В чужой монастырь. Рецензия на «Молчание»

Вопросы веры, религии — это то, от чего авторскому кино, как и вообще человеческой мысли, так или иначе никуда не деться. Об этом Ингмар Бергман снял свою «трилогию веры», Кшиштоф Кеслевский — десятисерийный «Декалог», об этом повествуют и лучшие картины Андрея Тарковского, Ларса фон Триера... Перечислять можно очень долго. Чтобы вопрошать, необязательно быть воцерковленным или вообще верующим. Оттого поистине глубокие фильмы на данную тематику, хоть и посвященные определенной конфессии, не кажутся ни однозначными, ни односторонними.

У великого многоопытного Мартина Скорсезе есть личный интерес к религии и более всего к католицизму. Он рос набожным ребенком, а в юности вообще собирался принять сан священника. При всей живости, ироничности, порой жестокости и хулиганской природе многих своих картин режиссер иногда задумчиво обращается к вопросам на первый взгляд сугубо религиозным, выбирая для этого весьма академичную и строгую форму повествования. Его вымученный и скандальный, по мнению некоторых, фильм «Последнее искушение Христа» затрагивал щекотливый вопрос соединения в Иисусе человеческой и божественной природы, выходя тем самым за рамки дозволенного для законсервированной во многих вопросах Церкви. Следующим «религиозным» произведением мастера был «Кундун» — о подвиге Далай-Ламы XIV.

Эти картины, надо думать, не представляют собой авангард фильмографии Скорсезе, не пользуются наибольшим спросом у публики. Но если копнуть глубже, становится ясно, что и для многих «современных» героев постановщика — Чарли Каппы в «Злых улицах», Трэвиса Бикла в «Таксисте» или Тэдди Дэниэлса в «Острове проклятых» — особо остро стоит вполне христианский вопрос: как продолжать жить среди земных грехов и страданий, при этом сохранив веру, выработав моральный кодекс. Вера в этом случае подразумевается даже не в конкретного Бога, а в справедливость, в некий смысл, в человечность. И для этих героев, как, видимо, и для самого Скорсезе, причиной гнетущей раздвоенности, неудовлетворенности и постоянных размышлений становится сомнение — главное испытание на пути веры.

Так случилось и с героями его последнего на данный момент, очень долгожданного фильма. Едва прочитав одноименный роман японского писателя и тоже, кстати, католика Сюсаку Эндо, Скорсезе пообещал себе, что непременно снимет экранизацию. Ранее, еще в 1971 году, Масахиро Шинода представил свою адаптацию, которая в ключевых моментах расходилась с идеями романа. А «Молчание» Скорсезе рождалось в течение аж 30 лет. Мучительно, с постоянными отменами, отказами, ожиданием и все равно с уверенностью, что не воплотить это на экране нельзя. Менялись актеры, сдвигались сроки, съемки вместо Японии были проведены в Тайване. Продюсеры картины уже назвали работу над этой драмой самой тягостной за всю фильмографию режиссера. Сейчас это представляется закономерным и предопределенным — чтобы проработать такой материал и представить его на суд зрителя, кажется, может потребоваться и вся жизнь.

Только одной своей тематикой, затрагивающей проблемы мученичества, миссионерства и силы веры, картина Мартина Скорсезе становится в один ряд с увенчанной Пальмовой ветвью «Миссией» Роланда Жоффе и лучшими «христианскими» фильмами Мэла Гибсона. Неслучайно Мартина Скорсезе с недавно вернувшимся в режиссерское кресло Гибсоном называют одними из последних консерваторов Америки. Уже один только хронометраж «Молчания» — почти три часа — может стать испытанием для неусидчивого зрителя. Несмотря на широкий контекст темы и множество киноработ, ей посвященных, детище Скорсезе от первого кадра до последнего — его, авторское и неповторимое.

С первого взгляда история одноименной книги Эндо достаточно проста: XVII век, в Японии продолжают радикальными мерами искоренять завезенное туда и сначала положительно принятое христианство. В папство поступает страшная новость: один из самых надежных служителей иезуитов падре Феррейра (Лиам Нисон) якобы отрекся от веры и «ассимилировался» с местными — взял в жены японку и проповедует буддизм. Двое его учеников — отец Родригес (Эндрю Гарфилд) и отец Гаррпе (Адам Драйвер) — решают отправиться с миссией на далекие японские острова, чтобы опровергнуть гнусные слухи и заодно прояснить масштабы сложившегося в стране террора.

Разворачиваемая далее история во всех красках рисует противоборство и порой несопоставимость миров и истин, но, что самое главное, задает вопросы, на которые, наверное, невозможно дать однозначный ответ. Как можно проповедовать ту или иную религию, жертвуя ради этого невинными людьми? Как можно нести веру в Бога, в самые тяжелые моменты не получая никакого отклика от него? Молчание, тишина — это тот мир, в который оказываются погружены несчастные мученики за веру. Ни безмолвное темное море, ни пустые небеса не дадут ответа — в чем смысл этой борьбы, и почему должны погибнуть самые сильные души? Так, из трагического эпизода истории собственной страны Эндо, для которого, по его собственному признанию, католицизм стал «плохо пригнанным костюмом западного покроя», вывел масштабное философское произведение, смыслы которого словно поднимаются над первоначальной фактической основой и оказываются намного объемнее, чем разговор о религии или противостоянии двух миров.

Вместо примитивного «кто прав, а кто виноват?» здесь выступает целый ряд вопросов, и многие из них просто повисают в воздухе. Конфликт мировоззрений, Запада и Востока мог бы стать ключевым в этой истории, но он лишь выполняет роль фона. Безусловно, исторический контекст оказывается здесь важен — легко догадаться, что для японских властей главная цель угнетений заключалась в отмене надвигающейся западной колонизации. Именно с того момента Cтрана восходящего солнца погрузилась в полную изоляцию.

Как бы это кощунственно ни звучало, но геноцид христиан в Японии XV-XVII веков на фоне совершенных за всю историю этой религии деяний «за Христа», пожалуй, немного блекнет. Ну что мы там не видели? «Водяные кресты», «ямы», пытки... Даже не особо изощренные, а просто жестокие и хитрые. Но уже первой сценой распятия неугодных Скорсезе вызывает уважение к мученикам и трепетный страх. Нельзя сказать, что представленные эпизоды насилия как-то спекулируют на пресловутой японской жестокости. Наоборот, национальный и культурный колорит здесь отображен скуповато, но за счет этого срабатывает общий механизм картины: перед зрителем в первую очередь предстают не культурно-религиозные дебаты, а простые люди, не социальные или национальные группы, а отдельные личности со своими убеждениями и слабостями. Именно так Скорсезе, посвящая «Молчание» погибшим японским христианам, приравнивает их ко всем погибшим за большую идею, всем, кто не согласился на позорный компромисс. Собственно, именно компромисс является одной из проблемных точек фильма, а истории трех падре — разными вариантами выхода из сложной и неоднозначной ситуации.

По мнению самого Эндо, «христианство [в Японии] умерло, потому что не может здесь выжить». Им была подобрана и удачная метафора: Япония — это болото, в котором ростки христианства вязнут и не могут прорасти. Сказывается различие менталитета и мировоззрений. Некоторые местные крестьяне даже не разграничивали буддизм и христианство, сливая их в одно целое. Дело еще, конечно, и в методах самих просветителей — это у Скорсезе намечено лишь пунктиром, а у Эндо объясняется в полном объеме. Среди миссионеров-иезуитов было вполне привычным пренебрежение японской культурой и менталитетом, граничащее порой с жестокостью и высокомерием по отношению к «язычникам».

Это в некоторой степени парадокс, что фильм посвящен божественному присутствию или отсутствию, то есть тому, чего нельзя изобразить. Оттого визуальный язык здесь изначально берет на себя очень важную миссию, пытаясь выразить невыразимое. Единственная номинация на «Оскар» у драмы как раз за операторскую работу, и здесь даже нечего добавить: камера Родриго Прието иногда заставляет просто задержать дыхание. Несмотря на это, «Молчание» со всеми его паузами и замедленными пассажами фильм разговорный и дискуссионный. Безусловно, здесь сказывается литературная основа — книга Эндо построена в форме исповедальных писем брата Родригеса. Закадровый голос Эндрю Гарфилда иногда напрямую цитирует печатный оригинал. Хотя традиционно такая форма уже давно устарела и вообще редко когда отправляется в копилку мастерства постановщика, здесь она смотрится гармонично и позволяет зрителю лучше понять главного персонажа, погрузиться в его мучительные переживания.

Эндрю Гарфилд и его игра — одна из жемчужин драмы Скорсезе. Уже в который раз молодой актер удивляет какими-то внезапными зрелостью и проникновенностью. И если поначалу он и его напарник Адам Драйвер слегка диссонировали с происходящим на экране, то оставшись со зрителем практически наедине, Гарфилд отыграл свое соло очень глубоко и правдиво. Собственно, его персонаж — это центр драматургии всего фильма, тот, чьими глазами мы видим происходящее, чей внутренний конфликт переживаем. Достоинство тут не только в мастерстве актера, но и в прорисовке самого героя — отца Родригеса, сначала постоянно мысленно сравнивающего себя с Христом и его приближением к кресту. Такие сравнения себя с Иисусом чисто внешне вполне уместны, но внутренне, конечно, происходят из гордыни. И если, только попав на остров, Родригес предстает перед зрителем твердо убежденным священником, говорящим цитатами из Евангелия, то дальше, шаг за шагом, он переживает самое главное испытание религиозного человека — тяжелое испытание своей веры.

Оказывается, мученики идут на смерть отнюдь не с восторженными криками и хвалой Господа, их смерть ужасно страшна и неприглядна, — несовпадение привычных библейских сюжетов с жизнью становится для падре откровением. Отец должен отвечать за свою паству и спуститься на землю, к людям, или же ждать знака от Господа и бездействовать? Для понимания отца Родригеса весьма полезно будет вспомнить Библию, хотя основное здесь лежит на поверхности. Герой Гарфилда переживает и свое искушение дьяволом в пустыне, и очевидное предательство Иуды, и свой Гефсиманский сад. Распятие оказывается для него метафорическим, выраженным в необходимости самого сложного выбора. Истина христианства абсолютна и универсальна — именно от этого не может отказаться отец Родригес, и именно это лежит в основе его личности, несогласной на подлые уступки.

Пришлись к месту и актеры второго плана — и Лиам Нисон, за десять минут своего пребывания на экране одними глазами сказавший все, и Иссэй Огата в роли инквизитора, иронично-инфернального персонажа, кажется, единственного, кто хладнокровно осознает, что вообще происходит. Центр всего смыслового ядра картины как раз и можно уловить из диалогов святых отцов и особенно разговоров Родригеса с инквизитором, шутками и аллегориями объясняющим, почему Японии не нужна навязчивая любовь.

Молчание — это объемная метафора, символизирующая собой не только отсутствие Бога или ответа от него, но и одну из возможных реакций на происходящее в мире зло. Именно в такой ситуации оказывается главный герой, поставленный перед выбором — смотреть на чужие страдания и молчать или нет; думать иначе, но подчиняться или нет. В молчании может быть скрыто сокровище, а может — пустота. Фильм Скорсезе не погружен в тишину, его наполнением становятся естественные звуки природы — щебетание птиц, шорох листьев, шум прибоя. В этих звуках нельзя найти какую-то оценку происходящему или смысловое содержание. Так и молчание Бога во всей своей экзистенциальной трагичности оказывается в то же время фактом и моментом его присутствия. Скорсезе не дает на это прямого ответа, хоть и в последнем, пусть и изящном кадре не удерживается и все-таки слегка клонится в очевидность. За исключением финала, вся выстраданная за десятилетия картина пронизана мудростью и тягостными вопросами без ответов. Когда мысленно обращаешься к коллизиям «Молчания», все больше кажется, что раз за разом обнаружишь новую символику и смыслы, берясь за эту словно неисчерпаемую чашу. Духовный путь, проделанный героями, невозможно пережить лишь с посещением кинотеатра. У каждого так и остается свое испытание, свой диалог в форме односторонних реплик и свой уровень пустоты и молчания, который порой хочется заполнить надеждой, смыслом и непоколебимыми убеждениями в самом главном.

Новости на эту тему

Гильдия продюсеров наградила «Оппенгеймера» и Скорсезе
«Оскар — 2024»: номинанты
Скорсезе получит почетного «Золотого медведя»
«Золотой глобус — 2024»: номинанты
«Мыс страха» станет сериалом