Новость: Кино народов мира: Испания

25.12.2011 22:00

Кино народов мира: Испания

По молодости будущий великий диктатор Франсиско Франко пытался сниматься в кино у себя на родине, в Испании, но неудачно — приглашения в Голливуд так и не дождался. Испанский кинематограф быстро забыл амбициозного малорослика-генерала, а вот генерал испанскому кинематографу такого пренебрежения его талантами не простил. Свел счеты так, что до сих пор аукается.

В 1939 году Франко провозгласил себя «пожизненным верховным правителем Испании, ответственным только перед Богом и народом», и 36 долгих лет мстил кинематографу, да и всей стране в целом. Однако именно благодаря франкистскому игу испанское кино сегодня — самое феерически эклектичное, фантастически жизненное и ужасно красивое зрелище. Освобожденная от кандалов и кляпов страна наконец-то отрывается за все бесславные годы культурного прозябания и диссидентства.

«Бог и Страна — эта команда непобедима. Она бьет все рекорды по угнетению и кровопролитию» (Луис Бунюэль).

А начиналось все за здравие. Первые испанские короткометражки появились почти одновременно с рождением кино. Кто из режиссеров-испанцев был самым первым, историки спорят до сих пор, а вот одним из отличившихся стал Сегундо де Шомон. У него есть занятная фильма «Электрический отель», про гостиницу, в которой обслуживание постояльцев производится автоматически (щетки сами чистят обувь, комод сам раскладывает белье и т.д.) А потом какой-то хулиган-усач дергает не за те рубильники, и отель сходит с ума (щетки раскладывают белье, комод чистит обувь или что-то в этом духе).

Пока испанцы не додумались делать экранизации, снимали в основном про себя любимых — про корриду и трудовые будни. А когда голливудское кино «зазвучало», часть местных киношников отправилась туда на разведку, другие переехали в Париж, где профессиональная инфраструктура давала больше возможностей для самореализации.

«Зачем я снимаю кино? Чтобы показать, что этот мир — не лучший из всех возможных» (он же).

Сегодня любой дурак может снять на мобилку какую-нибудь шокирующую ерунду с участием насекомых, по мотивам своих снов, и почувствовать себя Бунюэлем только на том основании, что смысл шедевра останется не разгаданным. Но чтобы стать «мастером кино», имя которого с придыханием произносят синефилы всего мира, этого маловато будет.

У Луиса Бунюэля аватаров много: Бунюэль-сюрреалист, Бунюэль — талантливый анонимный подмастерье, Бунюэль мексиканского периода, европейского, и, наконец, Бунюэль поздний, самый грандиозный и горячо любимый. Главными объектами исследований мастера были церковь и буржуазия. Ну, и всякие интересные персонажи вроде слепых педофилов, разномастных нищих, домохозяек, которые после полуночи превращались в шлюх. Это кроме насекомых.

Сами исследования были беспощадны, но отнюдь не бессмысленны. Бунюэль как под микроскопом рассматривал своих героев, спокойно и хладнокровно, никогда не оценивая с позиции морали, а странно сочувственно, будто демонстрируя зрителю фундаментальную комедию самого существования человеческого. Для многих зрителей за пределами Испании именно Луис Бунюэль, и только потом уже Альмодовар, является главным символом дерзкой синкретичности испанского кино.

«Если наша добрая воля не понята и мы не можем жить, глядя на внешний мир, мы будем жить, глядя внутрь» (Франсиско Франко).

С началом гражданской войны, когда месть Франко кинематографу перешла все разумные границы, Бунюэль уехал из страны. Оставшиеся киношники были попросту отлучены от своей аудитории, отправлены в изгнание или физически уничтожены (смотря с какой стороны баррикад находились). И конечно, от оставшихся коротышка-диктатор требовал снимать только идеологически годные картины, однако ирония заключалась в том, что он же приказал весь кинопродукт демонстрировать на испанском. Так испанцы получили возможность смотреть лучшие зарубежные фильмы того времени. С поправкой на идеологическую годность.

Поствоенное испанское кино пронизано пафосом героизма. Доблестно сражаться и героически умереть за дело — таковы был посыл каждого второго фильма (см. «Для меня легион!» Хуана де Ордуньи). Соавтором сценария к самой знаковой картине того времени — военной драме «Раса» — выступил сам Франсиско, стыдливо прикрывшись псевдонимом. «Раса» достучалась до зрителя исключительно благодаря включению темы национализма в мелодраматичный сюжет о трех братьях: один (священник) убит нацистами, второй предает семью ради высоких интересов, третий мужественно сражается на стороне Франко. Эта лента объединила два главных фетиша сценариста-диктатора — героическая смерть и семья как идеальный механизм для штамповки «правильных» испанцев.

Навязчивая идеализация режимом «славного» прошлого Испании породила целую серию роскошных в своей пафосности костюмированных драм («Безумие любви», «Августина Арагонская»), а жажда эротических мелодрам утолялась картинами в духе «розовых романов» (здесь больше всех отличился Хосе Луис Саэнс де Эредиа).

'50-е ознаменовались некоторой либерализацией — «сверху» заметили, что испанцы все чаще сравнивают себя с другими европейцами, и явно не в свою пользу. Луис Гарсия Берланга и Хуан Антонио Бардем поймали волну и, вдохновившись итальянским неореализмом, понесли его в испанские массы. В качестве примера можно привести блестящую сатирическую комедию «Эта счастливая пара».

Отчаянными диссидентами оставались Марко Феррери и Рафаэль Аскона («Квартирка»), а в конце '50-х объявился и Карлос Саура со своими деликвентами (The Delinquents/«Бродяги»). Саура — один из самых аутентичных испанских режиссеров, которому удалось сделать престижную карьеру. Причем нарабатывать стаж он продолжает до сих пор — его последний фильм «Фламенко, фламенко» вышел в прошлом году. На той либеральной волне прибыли в мир кино и многие другие режиссеры, временно взявшие курс на аллегорическое изображение действительности, пока еще не поддающейся изображению в лоб, и нейтральные темы (танцы, коррида). Так продолжалось до самой смерти Франсиско Франко, до 1975 года.

«В Голливуде ты всегда чувствуешь себя хеком. Журналисты вьются вокруг тебя, окружают стаями... И ты будто хек, а вокруг тебя — сплошь палтусы и акулы...» (Алехандро Аменабар).

Последовавшая за смертью диктатрора демократизация породила целую волну режиссеров-индивидуалистов: Альмодовар, Бигас Луна, Висенте Аранда, Фернандо Труэба. Они, постепенно привнося в испанское кино темы посмелее и понеоднозначней героизма (наркотики, гомосексуализм, насилие и пр.), делали его все более разнузданным по содержанию все более разнообразным по форме. Если за что и можно сегодня винить демократическое правительство, так это за продвижение популистского кино, которое привело к производству 20 плохих картин на одну хорошую. Кроме того, на протяжении всех 1990-х Испания стремительно теряла свои золотые кинематографические запасы в голливудском болоте. В частности, опасная трясина засосала актеров Антонио Бандераса и «мадридскую Мадонну» Пенелопу Крус.

Однако второй режиссерский фронт — Хулио Медем, Алехандро Аменабар, Алекс де ла Иглесиа — захватив сильные стороны коммерческого кинематографа, все же пытался сохранить свою индивидуальность (см. «Открой глаза», «Считанные дни»).

«Что же сегодня делает испанским испанское кино? — вопрошает Педро Альмодовар. — Прежде всего, абсолютная свобода снимать, писать и говорить все, что хочешь. Ведь у нас до сих пор нет киноиндустрии как таковой, она просто недоразвита. Поэтому мы вынуждены руководствоваться не финансовыми критериями, а режиссерскими. У нас нет толпы агентов, которые бы указывали нам, что можно, а что нельзя.

Нет продюсеров, которые говорят нам урезать фильм на 20 минут. Нет кучки людей, которые могли бы собраться возле сценария и выкинуть оттуда что-нибудь только по той причине, что это ни на что не похоже, или это слишком мрачно. Над нами не нависает MPAA. Когда мы пишем свои сценарии, мы не должны задумываться о том, сколько раз там встречается слово "fuck". Это, конечно, не означает, что все испанские фильмы — искусство. Это означает, что такие картины как «Дух улья» не смогли бы родиться в атмосфере мейнстрима».

Одна из главных особенностей испанского кино, с его первых кадров и по сей день, — развлечение, прельщение, очарование зрителя. Даже если речь идет о боли и болезнях, войне и смерти, насилии и унижении, в испанской киноленте всегда найдется место красоте и хорошей шутке.