«Дылда какая-то…». Кантемир Балагов представил новый фильм в Каннах

У войны не женское лицо. Но Кантемир Балагов (пока к его имени все еще принято добавлять дежурное: «ученик Сокурова») любит заглядывать своим героям прямо в глаза. В «Тесноте» — дебютном и очень личном фильме о конфликте еврейского сообщества с кабардинцами и откликах Чеченской войны — он вынудил оператора Артема Емельянова протискиваться узкими коридорами, попутно выхватывая беспокойные лица родителей и бунтующие — детей. Во второй полнометражной картине «Дылда», показанной, как и «Теснота», в секции «Особый взгляд» Каннского фестиваля, лица и вовсе рассказывают большую часть истории. Они — ее ландшафт. А история эта — о первой послевоенной осени в Ленинграде. Но не стоит ждать от нее программной духоподъемности, преодоления национального горя вопреки и бравого отстраивания руин прежней жизни. «Дылда» — не про «можем повторить», а про «никогда такого больше не надо». Такого военного кино (или скорее антивоенного), трепетного и тихого, но оттого и более горького, вы точно еще не видели. В нем лица, усталые, растерянные и именно женские, становятся самым ярким и живым образом.

Ленинград, 1945 год. В госпитале для раненых и контуженных встречаются две фронтовые подруги — Ия (Виктория Мирошниченко) и Маша (Василиса Перелыгина). Их связывает недавнее военное прошлое, туманные отношения и общий секрет. На фронте Маша родила ребенка и отдала его на воспитание контуженной и комиссованной Ие, а сама осталась «мстить». Мальчик погиб, и теперь Маша, больше не способная зачать, до безумия одержима идеей во что бы то ни стало вырастить маленькую жизнь. И уж коли сама она родить не может, это должна сделать ее безотказная подруга. Долговязую, нескладную и до боли беззащитную Ию в госпитале все кличут Дылдой. Она, хоть и ложилась неоднократно под пули, панически боится всего человеческого — связи с мужчиной, ухаживаний и свиданий, долгих разговоров и, главное — расставания с Машей. Ее одну, как собственного ребенка, она готова защищать и укрывать в своих угловатых объятиях. Вот только война даже после формальной победы продолжает перемалывать девушек — жестокая Маша уже не понимает человеческой теплоты, а щедрой, но поломанной внутри Ие и самой бы не мешало найти надежный приют в новом мире.

Кантемир Балагов нашел своих героинь в прохладно встреченном некоторыми критиканами романе Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Впрочем, политическая повестка и скандалы вокруг книги мало волнуют молодого режиссера. Кажется, больше его мучил вопрос о том, почему принято считать, что с окончанием войны она, собственно, закончилась. Наверное, потому что фотокадры хроники показывают нам уставших, но счастливых наших прадедов и прабабушек, браво восстанавливающих былую жизнь. Мало кто говорит о том, сколько лет им понадобилось, чтобы раскопать из обломков свои прежние простые радости — желание спокойно, не вскидывая тревожной головы, ходить по улицам, получать обычные профессии, рожать и растить детей. «Не хочу больше никого спасать», — отвечает разбитая Ия на просьбу начальника помочь парализованному вояке окончить мучения и мирно уйти.

На войне были санитарки, летчицы, разведчицы и радистки. На войне они становились добровольными и вынужденными любовницами, женами, матерями. Они терпели боль и унижение там, а на гражданке доказывали свое право на достоинство и возможность сказать слово «нет». «Смотри, фронтовые. Такие сами ноги раздвигают, ничего и делать не нужно», — говорит об Ие и Маше мажорчик своему приятелю на авто. Такой образ героинь войны заставляет отводить глаза и неловко морщиться тех, кто привык видеть победу в орденах и знаменах. А потому в «Дылде» их нет, как нет и парадных видов Ленинграда. Все отличительные маркеры города-героя здесь — пара дворов-колодцев да площадей, что невозможно спутать ни с одним другим местом.



При этом в «Тесноте» Кантемир, напротив, водил зрителей местами детства, любовно заглядывая в каждый двор, выхватывая указатели, улочки и памятники. Петербург же Балагов променял на подчеркнуто холодные интерьеры госпиталя и, в противовес им, уютные и непривычно яркие стены коммуналки, в которой живут героини. Все потому, что величественный, презирающий горе, боль и травмы, стоический и не верящий слезам город, как настоящий мужчина-солдат, здесь не вписывается. Он должен покорно уступить место камерным интерьерам и экстремально крупным планам.

Лица — вот то главное, что нужно режиссеру для повествования. Бездонные глаза Виктории Мирошниченко, в обрамлении белесых ресниц уставившиеся в пустоту в приступе очередного ступора из-за контузии, — лучший пейзаж для горя. Еще не выплаканного, похороненного под растерянностью и тягостным молчанием, заточенного в долгих взглядах. Галерею этих взглядов, изломанных поз и изящных общих планов Кантемиру помогает выстраивать пытливая камера Ксении Середы. К слову, она была оператором «Кислоты», драмы Александра Горчилина, представителя другой многообещающей русской киношколы — студии Кирилла Серебренникова.

Вообще, «Дылда» — один лучших постсоветских фильмов о ПТСР, еще одной расхожей для западного кино и даже популярных сериалов теме, почему-то постыдно замалчиваемой у нас. Бывший солдат раскидывает обрубки рук, изображая птицу во время игры в пантомимы, или бесплодная Маша, твердящая как мантру: «У меня будет ребенок, он всех нас вылечит». Но горче всего смотреть на то, как иррационально, жестоко, остервенело эти люди пытаются отстроить новых себя. Директор госпиталя, бегущий в работу от собственных потерь, партийные чинуши, унижающие Машу в попытках в первую очередь самим себе доказать, что страдали не меньше. Наконец, сама Маша, шантажирующая и настырно подкладывающая застенчивую подругу под мужика, лишь бы та родила ей нового сына взамен того, которого не уберегла. Да и сама бесхитростная Ия, по невыясненной причине болезненно одержимая подругой и предлагающая той свои радушные, но, увы, не нужные объятия.

Интересно, что при всей непохожести «Дылда» Балагова внезапно прозвучала в такт французской картине «Отверженные» из Основного конкурса. Здесь и там — свои отверженные. Темнокожие мигранты из неблагополучных районов Парижа, страдающие от полицейского произвола, и насильно повзрослевшие, но не успевшие стать взрослыми дети войны. Вот только, в отличие от яростного и прямолинейного фильма Ладжа Ли, «Дылда» все-таки светлее и оптимистичнее. При всей своей безнадеге это драма об обязательной надежде и неотвратимом если не счастье, то хотя бы успокоении. Наверное, только русский зритель способен уловить эту противоречивую щемящую, но приносящую облегчение интонацию. Не зря же иностранные гости под одобрительные аплодисменты на титрах все же в фрустрации качали головами: «Сколько боли…».

Хочется парировать: «Сколько любви!». В первую очередь любви Балагова к своим несчастным, но все еще не сломленным героиням. И пусть Маше не стать прежней, не носить зеленого атласного платья (она понимает это, сначала счастливо кружась, а потом решительно срывая его с себя), не жить в поместье с влюбленным в нее Сашей, не выгуливать породистых борзых на кожаном поводке. Ей никогда больше не быть матерью. Но у нее всегда будут нежные руки и понимающие глаза Дылды, если вдруг ей станет этого достаточно. Ну а что до самой Дылды, ей хватит и безопасной утробы комнаты в коммуналке, лишь бы подруга оставалась невредима, пусть даже и не в кольце ее удушающих объятий. И, может быть, тогда, после всех этих бед в «пустой внутри» калеке наконец начнет неуверенно и робко, как единственная за весь хронометраж дребезжащая мелодия Евгения Гальперина, пробиваться новая, не ведающая боли и страха жизнь.

В российском прокате «Дылду» Кантемира Балагова можно будет посмотреть с 20 июня.

Новости на эту тему

Кирилл Серебренников работает над байопиком Лимонова
Звягинцев и Балагов готовят новые проекты
«Ника» раздала призы за два года
Пилотную серию The Last of Us снимет россиянин
Десять лучших российских фильмов 2019-го