Сначала появился комикс. В 1933 году художник-карикатурист Чарльз Аддамс прислал в журнал The New Yorker забавный рисунок. Продавец пылесосов пытается всучить свой товар бледной аристократичной даме в черном, за спиной у которой маячит некая личность огромного роста и зловещего вида. Журнал ничего не ответил, но Аддамс не отступал и время от времени, словно фотографии из семейного альбома, присылал новые рисунки, на которых фигурировали те же безымянные персонажи, а также их близкие.
Со временем Чарльз подарил придуманной им семейке свою фамилию — не потому, что у него отказала фантазия, а потому что они ему нравились. Нарисованные Аддамсы были странными и таинственными, отличались любовью к могилам, кладбищам и пыточным инструментам и регулярно шокировали своих соседей. Аддамс реальный обожал заброшенные дома с плохой репутацией, использовал столик для бальзамирования вместо журнального, а третью свою свадьбу сыграл на кладбище для домашних животных. Налицо явное родство душ.
В 1938 году The New Yorker наконец впустил готичную семейку на свои страницы. Публика приняла ее благосклонно, и Чарльз рисовал истории о своих однофамильцах еще полвека, до самой своей смерти. В 1964 году Аддамсами заинтересовалось телевидение. Чтобы превратить фигурки из комиксов в персонажей ситкома, их образы необходимо было доработать. Аддамсы получили имена и хобби: мать семейства Мортиша выращивала плотоядные цветы, ее муж Гомес фехтовал и устраивал катастрофы на игрушечной железной дороге, бабушка Аддамс, мама Мортиши, варила зелья, а дядюшка Фестер обожал игры с динамитом. Младшее поколение, девочка Уэнсдей и мальчик Пагзли, не уступали взрослым: Уэнсдей постоянно и разными способами пыталась брата казнить, а тот воспринимал это с неизменным добродушием и даже помогал. И уж совсем замечательными были дворецкий Лерч, похожий на монстра Франкенштейна, и волшебная кисть руки — только кисть, без прочего тела — которая совмещала функции прислуги и компаньона Гомеса. В сериале ее называли Вещь, а в сценарии она была прописана как Thing T. Thing — то есть Вещь В. Вещь.
Сериал продержался два сезона и был закрыт, но не забыт. Его регулярно повторяли, он приобретал все новых поклонников и оставался на слуху — в буквальном смысле, благодаря отличным диалогам и запоминающейся песенке из открывающих титров, которая сопровождалась щелчками пальцев. Песенка и обеспечила Аддамсам прорыв на большие экраны.
В 1986 году продюсер Скотт Рудин, президент кинокомпании Fox по производству, возвращался с какого-то официального мероприятия в компании своих боссов. Дорога была утомительной и скучной, и когда сын одного из чиновников стал напевать мелодию из «Семейки» и щелкать пальцами, все хором подхватили. А когда допели, осознали, что если сериал помнят и любят через двадцать лет после его закрытия, это чего-нибудь да стоит. И может принести выгоду.
Дело сдвинулось не сразу. Права на экранизацию историй про Аддамсов принадлежали студии Orion, и она отказывалась их продавать. На той же позиции стояла вторая жена Чарльза Аддамса, которая перед разводом получила часть прав на персонажей, придуманных бывшим мужем. Скотт Рудин долго вел с ней переговоры, но переубедить не смог. Тем не менее время он потратил не зря: леди составила о нем очень хорошее впечатление, и когда Orion через несколько лет сама взялась за киноверсию «Семейки», то предложила Рудину поучаствовать. Продюсер к тому времени уже распрощался с Fox, поэтому предложение принял.
Начал он с поиска режиссера. Эстетика и рискованный юмор Аддамсов идеально соответствовали творческой манере Тима Бёртона, и Рудин обратился к нему. Бёртон отказал. Вслед за ним отказал и Гильермо дель Торо, кандидатура номер два в коротком списке Рудина. Тогда Скотт сделал поворот на 180 градусов и стал присматриваться к новичкам, готовым на самые рискованные эксперименты, чтобы доказать свой талант. И довольно скоро его познакомили с Барри Зонненфельдом, который как раз решил сменить тележку оператора на режиссерское кресло и подыскивал для этой цели подходящий проект.
Зонненфельд прочел сценарий, и он ему сразу не понравился. Шутки в нем, по мнению Барри, были слишком плоскими и пошлыми. Рудин не стал спорить и нанял театрального драматурга, которому поручил поправить дело. Это были непредвиденные расходы, но продюсер не опасался за бюджет. Фильм большей частью состоит из диалогов, рассуждал он, действия в нем мало, съемки в основном студийные — производство должно быть спокойным.
Как бы не так! «Семейка Аддамс» стремительно обрастала неприятностями. Переработка сценария затянулась. Режиссер Зонненфельд страшно переживал за свой дебют, его постоянно тошнило, а иногда он падал в обморок. Через какое-то время он привык к тому, что сценарий постоянно меняется и необходимо срочно снимать новые эпизоды, которые появились в нем буквально час назад, а уже отснятый материал выкидывать за ненадобностью. Но тут из группы ушел оператор-постановщик, а специалист, которого наняли на замену, угодил в больницу. Потом заболел Рауль Хулиа — актер, исполняющий роль Гомеса Аддамса. Потом сгорел старинный дом, изображающий особняк Аддамсов, и пришлось срочно строить новый фасад на калифорнийском пустыре. Все это раздувало бюджет, и когда картина была на три четверти снята, выяснилось, что у компании Orion закончились деньги и дальнейшее финансирование невозможно.
Зонненфельд сгоряча предложил смонтировать трейлер и таким образом обратиться к зрителям с просьбой присылать деньги на завершение фильма. Но все обошлось: «Семейку» купила студия Paramount и оплатила все дополнительные расходы. Финальный бюджет фильма составил 30 миллионов долларов. 22 ноября 1991 года он вышел в прокат и быстро окупился, заработав в США 114 миллионов, а всего по миру — 192 миллиона долларов.
Сюжет картины крутится вокруг возвращения блудного дядюшки Фестера (Кристофер Ллойд), старшего брата Гомеса, пропавшего без вести много лет назад. Дядюшка оказывается самозванцем Гордоном, сыном пожилой мошенницы. Маман рассчитывает внедрить сыночка в семью и заполучить состояние и поместье Аддамсов. Однако в итоге выясняется, что Гордон — это все-таки Фестер, потерявший память, и семья счастливо воссоединяется. Кстати, первоначальный финал фильма был открытым и не давал однозначного ответа на вопрос, обмануты Аддамсы или нет. Хэппи-эндом мы обязаны Кристине Риччи, которая играла Уэнсдей. Ее, как и всех прочих актеров, очень тяготила неопределенность, и она попросила Зонненфельда сделать Фестера хорошим. Режиссер согласился.
Мортишей Аддамс стала в фильме Анжелика Хьюстон. На съемках ей пришлось несладко: чтобы добиться особенной тонкости и хрупкости силуэта, ее заковывали в железный корсет, в котором невозможно было ни сидеть, ни лежать. А чтобы глаза актрисы приобрели миндалевидный разрез, гримеры ежедневно клеили ей на веки специальные накладки. Но все это не идет ни в какое сравнение с неудобствами, которые терпел актер Джон Фрэнклин. Он сыграл кузена Итта, странное волосатое существо, наряженное в ковбойскую шляпу, тяжелый пояс с бляхами и шейный платок — хотя где у него шея, определить невозможно. Парик Итта весил около 16 кг, и чтобы его поддерживать, актеру приходилось носить специальный бандаж на шее и талии. За состоянием парика следил отдельный гример. А фокусник Кристофер Харт, рука которого стала Вещью, робко жаловался, что от многочасового сидения под столом в неудобной позе эта самая рука сильно затекает.
Все жертвы были, конечно, не напрасны: публика обожает «Семейку Аддамс» до сих пор. За несколько черный, но отточенный юмор, ярких персонажей и еще за то, что Аддамсы, при всей свой мрачнотаинственности и страшноужасности, — прекрасная семья. Дети в ней уважают взрослых, а взрослые поддерживают детей во всем. Родители взаимно и страстно влюблены и не стесняются проявлять свои чувства. Аддамсы доверяют друг другу и в любой ситуации стоят друг за друга горой. Собственно, по-настоящему их интересует только благополучие их клана, что бы об этом ни думали окружающие. Можно даже сказать, что мнение окружающих их не интересует нисколько. Да, они индивидуалисты. Но ведь индивидуализм — первая среди американских ценностей. Так что ведущие неамериканский образ жизни Аддамсы на самом деле очень американцы. Вот такой парадокс.