Чему аплодировал гений?

В голову гению не залезешь, а жаль. Ведь очень интересно, чему именно аплодировал, причем стоя и ровно тринадцать минут, Квентин Таратино после просмотра фильма Овсянки.

Сюжет таков: Мирон (Юрий Цурило) и Аист (Игорь Сергеев), двое мужчин почти исчезнувшей народности мери, едут хоронить умершую жену одного из них. Хоронить по своим обычаям. В пути их сопровождают птички овсянки, которые, как выясняется в конце картины, обладают способностью исполнять желания...

Если не бросить просмотр на первых 15 минутах (а многие на показах в России так и делали), то аплодировать, например, можно тому, как российский режиссер Алекcей Федорченко снял горе человеческое. И как сыграл его актер Юрий Цурило. Тонко, пронзительно. Ведь мужчинам негоже плакать. Некоторые и хотели бы, да не могут, даже когда единственных своих теряют навсегда. Так вот, когда мужчина не может заплакать, а горе переполняет его, и кажется, что сейчас от этого горя лопнут толстые стены геленвагена, и оно вытечет наружу и разъест землю к чертям, мужчина останавливает машину, и пошатываясь от тяжести горя своего, вбегает в лес и валит дерево. То есть берет и вот так натурально от горя валит березу. И вроде как ему тут же становится легче. Но что такое сыграть горе для Тарантино? Он и слова-то такого не знает, наверно.

Может быть, гений аплодировал тому, как рассказано в Овсянках о любви? Насчет любимой тут, кстати, все непонятно. Эти подробности про «три дырочки» и мытье водкой, мягко говоря, не создают трепетного сопереживания отношениям Мирона и Танюши. Это вам не Ричард Гир с Джулией Робертс, и даже не Людмила Гурченко с Олегом Басилашвили. Слишком натуралистично все, слишком плотски. В самой повести, по которой снят фильм, поясняется, что половая распущенность - особенность мери, а на самом деле, кроме воды и любви друг к другу, у них ничего нет. И нет никаких богов у мери, кроме имен любимых. Но российскому зрителю, который так долго думал, что секса нет, столь явные доказательства того, что он все ж есть, мешают оценить такую любовь в стиле мери.

Но на то он и артхаус, чтобы все неоднозначненько было. Может, Мирон Танюшу и вправду любил, раз категорически не захотел, чтоб ее, даже мертвую, видели, чтобы ее трогали чужие равнодушные руки, проводили с ней какие-то манипуляции - не только мыли, но и вскрывали. Ведь Танюша умерла ночью, дома, и непонятно от чего. Между тем, в Российской Федерации есть случаи, когда аутопсию отменить нельзя, когда родственников даже спрашивать не будут. Проведут и точка. Это, может, и правильно с точки зрения закона, но чудовищно с точки зрения человека, потерявшего самое дорогое.
Ну да вряд ли можно удивить Тарантино какими угодно ипостасями любви в кино, он и сам про любовь горазд на всех языках снимать.

Вероятно, Квентину, как и всему жюри Венецианского кинофестиваля, по душе пришлось сочетание бытового, обыденного со старинным, мифологическим, притчевым. Тогда и смыслов у произведения больше, и интерпретировать его можно до бесконечности.
Взять хотя бы сцену, когда Мирон и Аист с постными лицами ходят по мегамоллу. Прям как простые граждане, выбравшиеся потратить деньги на что-нибудь совершенно ненужное с желтым ценником на боку. Становится жутко, когда вспоминаешь, зачем здесь эти двое. Зрителю сразу думается: сколько еще таких рядом с нами ходит каждый день, которые в гипер заезжают угля купить, чтобы сжечь тело какой-нибудь Танюши? Страшно? Страшно. Вот вам премия за это.

А еще фильм Овсянки говорит нам о том, что для преодоления смерти, для принятия ее умом, нужно совершить Обряд. Обряды ведь неспроста придуманы. Без них какая-то недоговоренность все время. Ведь даже у атеистов есть так называемая «гражданская панихида» (как будто бывает еще военная!), когда скорбящие проходят по очереди вокруг покойника, касаясь гроба, прежде чем его отправят в крематорий. Артистов хоронят под аплодисменты - обряд. Бутылка пива для рабочего завода после смены - тоже обряд. Действие, которое ставит точку, освобождая лишнюю энергию - и дышится легче.

Может, все гораздо проще, и Тарантино понравились нитки мулине, привязанные к «женским» волосам невесты? Выглядит забавно, еще забавней тот факт, что жених все их должен развязать, прежде чем... Вот ему больше заняться нечем в первую брачную ночь.

Одно можно утверждать - премия Венецианского кинофестиваля дана не за качественную экранизацию, и культовый режиссер восторгался не хорошей адаптацией. Потому как, чтобы понять человеку всю прелесть повести Дениса Осокина и сравнить ее с фильмом, русский язык у этого человека должен быть родным. А повесть-то без вариантов хороша: написана сочно, колоритно, как будто нянечка сказку на ночь завела, но не русскому ребенку, а мери, который за время этой сказочки станет взрослее на пару десятков лет:

«народ странноват тут – да. лица невыразительные
как сырые оладьи. волосы и глаза непонятного
цвета. глубокие тихие души. половая распущенность. страсти не кипят. частые разводы, убийства и самоубийства не имеют видимых оснований.
ласка всегда внезапна, исступленно-отчуждена..
...в этом углу много детских домов и коррекционных школ-интернатов – а памятников архитектуры почти нет».

Оценить, насколько экранизация соответствует именно такому тексту, сможет только русский человек. Квентин Тарантино хлопал не этому.

Отдельно стоит отметить самих овсянок, которые в конце фильма так помогли героям, «бросившись с поцелуями в глаза водителю». Птицы смотрятся на экране жутко. «Косят лиловым глазом» прямо в камеру талантливого оператора Михаила Кричмана, страху нагоняют. А называются так очаровательно - овсянки...

Роуд-муви, как определяют это кино справочники, вышло немного рыхловатое. Как будто едешь не на гелике по асфальтированной дороге, а на телеге по размокшей осенней жиже. А вокруг тоска и серь. И в конце концов, Тарантино мог хлопать от радости, что фильм закончился, и можно отправляться на фуршет.

Жюри всяких фестивалей надо обязать отчитываться, за что именно они присуждают тем или иным фильмам свои награды. А то иногда создается впечатление, что они что-то себе поняли, а простой народ должен гадать, что именно. И при этом еще глупо себя чувствовать, от того, что сам не понимает.

Овсянок, наверно, стоит сначала прочитать, потому что, в отличие от кино, повесть местами продирает до мурашек. Она даже годится для перечитывания и некоторого цитирования (например, стихотворения про уши такс или раненого енота). И даже можно посоветовать ее лучшему другу. Во-первых, не стыдно, а во-вторых, чтобы попросить: «Прочти и скажи, что ты думаешь, потому что я сам пока не знаю, что думать...».

А вот кино пересматривать, скорее всего, станет только совсем искушенный киноман. Несмотря на то, что этому фильму так исступленно аплодировал Квентин Тарантино.

Новости на эту тему

Братья Вега могут стать мультяшками
Тарантино вспомнил об актерской карьере
Убить Билла за один фильм
Тарантино: «Никто бы не стал смотреть фильм про кинокритика»
Тарантино готов снимать свой последний фильм?