Робер Брессон
Robert Bresson
Профессии: Режиссёр, Сценарист, Актёр, Играл себя
Пол: Мужской
Брак: Leidia van de Zee (00.00.1926)
Рост: 178
Родился: 25 сентября 1901, Весы (122 лет назад)
Умер:: 18 декабря 1999 (98 лет)
Последний фильм: 2006
Пол: Мужской
Брак: Leidia van de Zee (00.00.1926)
Рост: 178
Родился: 25 сентября 1901, Весы (122 лет назад)
Умер:: 18 декабря 1999 (98 лет)
Последний фильм: 2006
Поделиться:
Фильмы
[ скрыть ]
Фото
Все фото (1)
Новости
18.03.2020 18:45
«Самой концептуальной картине XX века» исполняется 60 лет
Важный юбилей мирового кинематографа — фильму «На последнем дыхании» режиссера Жан-Люка Годара исполняется 60 лет. Смелая импровизация 1960 года стала глотком свежего воздуха для зрителя и одним из главных символов французской «новой волны».В те годы во Франции творили выдающиеся Робер Брессон и Жан Кокто, однако не они повлияли на плеяду молодых кинематографистов. Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар, Эрик Ромер, Клод Шаброль, которых позже назовут режиссерами «новой волны», были завсегдатаями Французской Синематеки. Это был киноархив, созданный в 1936 году Анри Ланглуа, Жоржем Франжю и Жаном Митри с целью хранения, восстановления и демонстрации кинолент со всего мира. Так молодой Жан-Люк Годар и его соратники, работающие критиками в журнале Cahiers du Cinema, получили доступ к восхитившему их свободному американскому кино. Авторские приемы, особенности монтажа, разнообразие кинематографической стилистики таких мэтров, как Ховард Хоукс, Альфред Хичкок, Фриц Ланг зажгли в молодых авторах желание снимать свое кино. Время требовало своих бунтарей, и такие бунтари нашлись.
Читать полностью
Рубрика: Юбилей
Поделиться:
26.07.2019 20:27
С чего начинается Джармуш: 35 лет фильму «Более странно, чем в раю»
В истории развития независимого кинематографа США не так много фильмов, которые можно считать настоящими вехами. Если говорить о последней четверти XX века, в число таких знаковых лент, без сомнения, входят «Голова-ластик» Дэвида Линча, «Ей это нужно позарез» Спайка Ли, «Секс, ложь и видео» Стивена Содерберга и конечно, «Более странно, чем в раю» Джима Джармуша, на днях отметивший свое 35-летие. Второй по счету проект ныне уже культового сценариста и режиссера представил публике Джима как по-настоящему своеобразного творца со своим видением и приемами, ознаменовал начало поистине выдающейся карьеры и оказал огромное влияние на все, что стало происходить с независимым кино дальше. В честь юбилея «Более странно, чем в раю» LostFilm.INFO вспоминает, чем он так впечатлил киноманов, и пробует измерить глубину и ширину следа, оставленного этой лентой в истории нашего любимого вида искусства.«Более странно, чем в раю» разделен на три главы, действие каждой из которых разворачивается в разных местах — Нью-Йорке (часть «Новый Свет»), Огайо («Год спустя») и Флориде («Рай»). Понятие расстояния, как физического, так и эмоционального, пронизывает весь сюжет. Действие стартует с приезда в Нью-Йорк из Будапешта девушки по имени Ева (Эстер Балинт). Она вынуждена ютиться в тесной квартире со своим двоюродным братом Вилли (Джон Лури), который совсем не рад незваной гостье, но когда Ева уезжает в Кливленд, он начинает по ней скучать. Через год, выиграв крупную сумму в карты, Вилли и его друг решают навестить Еву в Кливленде. Там они все вместе некоторое время изнывают от скуки, а затем отправляются во Флориду... Впрочем, описывать сюжеты Джармуша — занятие совершенно бессмысленное, поскольку его фильмы берут за душу совсем другим.
Читать полностью
Поделиться:
03.02.2017 19:33
В чужой монастырь. Рецензия на «Молчание»
Вопросы веры, религии — это то, от чего авторскому кино, как и вообще человеческой мысли, так или иначе никуда не деться. Об этом Ингмар Бергман снял свою «трилогию веры», Кшиштоф Кеслевский — десятисерийный «Декалог», об этом повествуют и лучшие картины Андрея Тарковского, Ларса фон Триера... Перечислять можно очень долго. Чтобы вопрошать, необязательно быть воцерковленным или вообще верующим. Оттого поистине глубокие фильмы на данную тематику, хоть и посвященные определенной конфессии, не кажутся ни однозначными, ни односторонними. У великого многоопытного Мартина Скорсезе есть личный интерес к религии и более всего к католицизму. Он рос набожным ребенком, а в юности вообще собирался принять сан священника. При всей живости, ироничности, порой жестокости и хулиганской природе многих своих картин режиссер иногда задумчиво обращается к вопросам на первый взгляд сугубо религиозным, выбирая для этого весьма академичную и строгую форму повествования. Его вымученный и скандальный, по мнению некоторых, фильм «Последнее искушение Христа» затрагивал щекотливый вопрос соединения в Иисусе человеческой и божественной природы, выходя тем самым за рамки дозволенного для законсервированной во многих вопросах Церкви. Следующим «религиозным» произведением мастера был «Кундун» — о подвиге Далай-Ламы XIV.
Читать полностью
Поделиться:
Все новости (6)
Средний рейтинг: 7.43
Фильмография
Сортировка по:
Году ::
Рейтингу ::
Количеству голосов
Топ 250
весь топ
18.03.2020
«Самой концептуальной картине XX века» исполняется 60 летВажный юбилей мирового кинематографа — фильму «На последнем дыхании» режиссера Жан-Люка Годара исполняется 60 лет. Смелая импровизация 1960 года стала глотком свежего воздуха для зрителя и одним из главных символов французской «новой волны». В те годы во Франции творили выдающиеся Робер Брессон и Жан Кокто, однако не они повлияли на плеяду молодых кинематографистов. Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар, Эрик Ромер, Клод Шаброль, которых позже назовут режиссерами «новой волны», были завсегдатаями Французской Синематеки. Это был киноархив, созданный в 1936 году Анри Ланглуа, Жоржем Франжю и Жаном Митри с целью хранения, восстановления и демонстрации кинолент со всего мира. Так молодой Жан-Люк Годар и его соратники, работающие критиками в журнале Cahiers du Cinema, получили доступ к восхитившему их свободному американскому кино. Авторские приемы, особенности монтажа, разнообразие кинематографической стилистики таких мэтров, как Ховард Хоукс, Альфред Хичкок, Фриц Ланг зажгли в молодых авторах желание снимать свое кино. Время требовало своих бунтарей, и такие бунтари нашлись. «На последнем дыхании» — полнометражный дебют Жан-Люка Годара. «Я думал, что снимаю что-то вроде продолжения «Лица со шрамом», а потом посмотрел и увидел, что это больше похоже на «Алису в Стране чудес», — скажет несколько лет спустя о своем фильме режиссер. Это история о лишнем для общества человеке, молодом и циничном преступнике Мишеле (Жан-Поль Бельмондо), который, уходя от погони на угнанном автомобиле, случайно убивает полицейского. Обстоятельства вынуждают его отправиться к своей американской подруге, студентке-журналистке Патриции (Джин Сиберг). А дальше переплетутся любовь, риск, игра и страстное стремление к свободе. И с самых первых кадров сквозящая во всем безысходность, на которую зритель не захочет обращать внимание. В этой картине все будет жить моментом, а не предрешенным итогом… Фильм стал поистине новаторским. Годар экспериментировал во всем. Крайне низкий бюджет картины, отсутствие нужной техники — все это привело к неожиданной свободе творчества. Известный факт, что оператор картины Рауль Кутар передвигался во время съемок на чем-то похожем на инвалидное кресло — так он «плыл» вместе с героями вдоль Елисейских Полей. Динамичность и напряжение картине, помимо съемки «с рук», придавал и особый, так называемый рваный монтаж. Импровизация продолжалась весь период съемок (с 17 августа по 15 сентября 1959 года). Сценарий писался «на коленках», и о своих сценах актеры узнавали уже на съемочной площадке, которой, к слову, часто выступала квартира самого Годара. Конечно, здесь была доля подражания американскому кино, но оно было настолько самобытно, что скорее стало похоже на виртуозное заигрывание. Джин Сиберг подражает своему же образу из картины «Здравствуй, грусть», а герой Бельмондо красуется перед портретом Хамфри Богарта, старательно воспроизводя его фирменные жесты (например, проводит пальцем по губе). Годар собрал отсылки ко множеству американских кинолент, выражая свою симпатию к нуару, и создал в итоге нечто новое, революционное. Сергей Добротворский в одной из своих лекций скажет: «Когда камера стала легкой, и Годар с ней побежал по улице вместе с Бельмондо, это была уже новая степень свободы… «На последнем дыхании» — один из самых концептуальных фильмов XX века, потому что он показывает, что можно все. В кино можно все».... подробнее
26.07.2019
С чего начинается Джармуш: 35 лет фильму «Более странно, чем в раю»В истории развития независимого кинематографа США не так много фильмов, которые можно считать настоящими вехами. Если говорить о последней четверти XX века, в число таких знаковых лент, без сомнения, входят «Голова-ластик» Дэвида Линча, «Ей это нужно позарез» Спайка Ли, «Секс, ложь и видео» Стивена Содерберга и конечно, «Более странно, чем в раю» Джима Джармуша, на днях отметивший свое 35-летие. Второй по счету проект ныне уже культового сценариста и режиссера представил публике Джима как по-настоящему своеобразного творца со своим видением и приемами, ознаменовал начало поистине выдающейся карьеры и оказал огромное влияние на все, что стало происходить с независимым кино дальше. В честь юбилея «Более странно, чем в раю» LostFilm.INFO вспоминает, чем он так впечатлил киноманов, и пробует измерить глубину и ширину следа, оставленного этой лентой в истории нашего любимого вида искусства. «Более странно, чем в раю» разделен на три главы, действие каждой из которых разворачивается в разных местах — Нью-Йорке (часть «Новый Свет»), Огайо («Год спустя») и Флориде («Рай»). Понятие расстояния, как физического, так и эмоционального, пронизывает весь сюжет. Действие стартует с приезда в Нью-Йорк из Будапешта девушки по имени Ева (Эстер Балинт). Она вынуждена ютиться в тесной квартире со своим двоюродным братом Вилли (Джон Лури), который совсем не рад незваной гостье, но когда Ева уезжает в Кливленд, он начинает по ней скучать. Через год, выиграв крупную сумму в карты, Вилли и его друг решают навестить Еву в Кливленде. Там они все вместе некоторое время изнывают от скуки, а затем отправляются во Флориду... Впрочем, описывать сюжеты Джармуша — занятие совершенно бессмысленное, поскольку его фильмы берут за душу совсем другим. Лента вышла в 1984 году и на тот момент заметно отличалась от остальной кинопродукции многими необычными и замечательными вещами, на которые невозможно было не обратить внимания. Во-первых, Джим довольно эксцентрично подошел к структуре повествования: 67 черно-белых, снятых одним кадром сцен разделены на три иронично озаглавленные части. Во-вторых, операторская работа Тома ДиЧилло сослужила отличную службу эмоциональному отношению Джармуша к американским пейзажам и напомнила искушенным киноманам, как в своих картинах показывали Италию Микеланджело Антониони и Грецию — Тео Ангелопулос. В-третьих, там было довольно любопытное и бодрящее использование музыкального ряда, успешно сочетающего страстную “I Put a Spell on You” с напоминающей произведения Белы Бартока музыкой Джона Лури. Кроме того, это было роуд-муви, которое, в отличие от тогда еще редких собратьев по жанру, выглядело одновременно и совершенно американским, и странновато европейским. Главный секрет обаяния ленты заключался не только в том, что ее герои были чужаками в чужой стране, хотя за кадром Джим, возможно, и шептал тихонько фразу "Я сам здесь чужой" титульного персонажа «Джонни Гитары», снятого Николасом Рэем, которого Джармуш называл своим единственным учителем в кино. Завораживает в первую очередь тонкое и яркое сочетание тесного взаимодействия героев и эмоциональной дистанции между ними, нежный, но ироничный взгляд Джима на нелепые закидоны Вилли и его отношение к некоторым абсурдным элементами американской культуры. Безжалостный юмор Джармуша прошелся и по «телеужину» (когда все блюда умещаются в одной пластиковой касалетке, разогреваются разом и уплетаются перед телевизором), и по манере Вилли не снимать шляпу даже лежа в кровати. В общем, типичный американский жанр (вышеупомянутый роуд-муви) и типичную американскую историю (если можно назвать историей отсутствие драматических коллизий и живописание просто чьей-то жизни и болтовни) Джим Джармуш изображает максимально не по-голливудски. Визуальные эффекты, темп повествования, игра актеров и общий меланхоличный настрой ленты напоминают далеко не «Беспечного ездока» или более искусно сделанные «Пять легких пьес», а отсылают нас к минимализму Энди Уорхола, работам Вима Вендерса, Дрейера, Брессона, Одзу и того же Антониони. Таким образом, в своем втором фильме Джармуш проявляет себя и как большой киноман (даже его герой Эдди готов сделать ставку на лошадь с кличкой Токийская Повесть), и как поэт, который не боится признать своего интереса к высокому искусству. Интересуется он и многими аспектами поп-культуры (так, Ева и Вилли смотрят по телеку «Запретную планету»), не гнушаясь ставить их в один ряд с более респектабельными элементами фильма, как будто разницы между высоким искусством и массовым продуктом для него вовсе не существует. Именно за это редкое, но вполне рациональное решение сочетать несочетаемое его и ценят. Если охватить взглядом некоторые более поздние работы американских инди-режиссеров, в них легко можно найти джармушевское влияние: в виде специфического юмора, уютной влюбленности в бездельников и лоботрясов всех мастей, нетипичного отношения к повествовательной структуре, нежному отношению к скромным драмам простого человека и, конечно, в виде остроумных отсылок к современной поп-культуре. Все это в независимом американском кино того времени встречалось очень редко, сейчас же — почти повсеместно. Но найти в новых инди-фильмах такую же поэзию, как у Джармуша, такую же нескрываемую заботу о кино как о виде искусства, будет сложно. Невозможно представить, чтобы, например, в высшей степени лиричного, но до жути похожего на галлюцинацию «Мертвеца» снял какой-то другой режиссер. И даже в относительно мейнстримовых «Сломанных цветах», несмотря на обилие там голливудских звезд, есть куча сцен, которые могли родиться только в буйной голове Джима. Секрет в том, что в конце концов, какими бы камерными, маленькими, незначительными не казались сюжеты его фильмов, они всегда говорят нам о чем-то важном. Несмотря на их киноанатомию, вдохновлены эти картины не другими картинами более именитых фильммейкеров, а самой жизнью. Реальными людьми, испытывающими неподдельные эмоции. «Более странно, чем в раю» можно смотреть и как комедию, и как кинематографический эксперимент, и как ироничную басню. Но прежде всего это фильм об Америке и о живущих в ней людях. Об их отношениях друг с другом, а также об отношениях каждого из них с комнатами, в которых они обитают, с городскими улицами, пригородами, закусочными и дорогами. И рассказал эту историю кто-то знающий толк в поэзии. Настолько хорошо, что способен зарифмовать на экране заснеженное озеро Эри и ветреные пляжи Флориды, а также создавать таких удивительных персонажей, как тетя Лотте, которая упорно говорит со всеми на венгерском, независимо от того, слушают ее или нет.... подробнее
03.02.2017
В чужой монастырь. Рецензия на «Молчание»Вопросы веры, религии — это то, от чего авторскому кино, как и вообще человеческой мысли, так или иначе никуда не деться. Об этом Ингмар Бергман снял свою «трилогию веры», Кшиштоф Кеслевский — десятисерийный «Декалог», об этом повествуют и лучшие картины Андрея Тарковского, Ларса фон Триера... Перечислять можно очень долго. Чтобы вопрошать, необязательно быть воцерковленным или вообще верующим. Оттого поистине глубокие фильмы на данную тематику, хоть и посвященные определенной конфессии, не кажутся ни однозначными, ни односторонними. У великого многоопытного Мартина Скорсезе есть личный интерес к религии и более всего к католицизму. Он рос набожным ребенком, а в юности вообще собирался принять сан священника. При всей живости, ироничности, порой жестокости и хулиганской природе многих своих картин режиссер иногда задумчиво обращается к вопросам на первый взгляд сугубо религиозным, выбирая для этого весьма академичную и строгую форму повествования. Его вымученный и скандальный, по мнению некоторых, фильм «Последнее искушение Христа» затрагивал щекотливый вопрос соединения в Иисусе человеческой и божественной природы, выходя тем самым за рамки дозволенного для законсервированной во многих вопросах Церкви. Следующим «религиозным» произведением мастера был «Кундун» — о подвиге Далай-Ламы XIV. Эти картины, надо думать, не представляют собой авангард фильмографии Скорсезе, не пользуются наибольшим спросом у публики. Но если копнуть глубже, становится ясно, что и для многих «современных» героев постановщика — Чарли Каппы в «Злых улицах», Трэвиса Бикла в «Таксисте» или Тэдди Дэниэлса в «Острове проклятых» — особо остро стоит вполне христианский вопрос: как продолжать жить среди земных грехов и страданий, при этом сохранив веру, выработав моральный кодекс. Вера в этом случае подразумевается даже не в конкретного Бога, а в справедливость, в некий смысл, в человечность. И для этих героев, как, видимо, и для самого Скорсезе, причиной гнетущей раздвоенности, неудовлетворенности и постоянных размышлений становится сомнение — главное испытание на пути веры. Так случилось и с героями его последнего на данный момент, очень долгожданного фильма. Едва прочитав одноименный роман японского писателя и тоже, кстати, католика Сюсаку Эндо, Скорсезе пообещал себе, что непременно снимет экранизацию. Ранее, еще в 1971 году, Масахиро Шинода представил свою адаптацию, которая в ключевых моментах расходилась с идеями романа. А «Молчание» Скорсезе рождалось в течение аж 30 лет. Мучительно, с постоянными отменами, отказами, ожиданием и все равно с уверенностью, что не воплотить это на экране нельзя. Менялись актеры, сдвигались сроки, съемки вместо Японии были проведены в Тайване. Продюсеры картины уже назвали работу над этой драмой самой тягостной за всю фильмографию режиссера. Сейчас это представляется закономерным и предопределенным — чтобы проработать такой материал и представить его на суд зрителя, кажется, может потребоваться и вся жизнь. Только одной своей тематикой, затрагивающей проблемы мученичества, миссионерства и силы веры, картина Мартина Скорсезе становится в один ряд с увенчанной Пальмовой ветвью «Миссией» Роланда Жоффе и лучшими «христианскими» фильмами Мэла Гибсона. Неслучайно Мартина Скорсезе с недавно вернувшимся в режиссерское кресло Гибсоном называют одними из последних консерваторов Америки. Уже один только хронометраж «Молчания» — почти три часа — может стать испытанием для неусидчивого зрителя. Несмотря на широкий контекст темы и множество киноработ, ей посвященных, детище Скорсезе от первого кадра до последнего — его, авторское и неповторимое. С первого взгляда история одноименной книги Эндо достаточно проста: XVII век, в Японии продолжают радикальными мерами искоренять завезенное туда и сначала положительно принятое христианство. В папство поступает страшная новость: один из самых надежных служителей иезуитов падре Феррейра (Лиам Нисон) якобы отрекся от веры и «ассимилировался» с местными — взял в жены японку и проповедует буддизм. Двое его учеников — отец Родригес (Эндрю Гарфилд) и отец Гаррпе (Адам Драйвер) — решают отправиться с миссией на далекие японские острова, чтобы опровергнуть гнусные слухи и заодно прояснить масштабы сложившегося в стране террора. Разворачиваемая далее история во всех красках рисует противоборство и порой несопоставимость миров и истин, но, что самое главное, задает вопросы, на которые, наверное, невозможно дать однозначный ответ. Как можно проповедовать ту или иную религию, жертвуя ради этого невинными людьми? Как можно нести веру в Бога, в самые тяжелые моменты не получая никакого отклика от него? Молчание, тишина — это тот мир, в который оказываются погружены несчастные мученики за веру. Ни безмолвное темное море, ни пустые небеса не дадут ответа — в чем смысл этой борьбы, и почему должны погибнуть самые сильные души? Так, из трагического эпизода истории собственной страны Эндо, для которого, по его собственному признанию, католицизм стал «плохо пригнанным костюмом западного покроя», вывел масштабное философское произведение, смыслы которого словно поднимаются над первоначальной фактической основой и оказываются намного объемнее, чем разговор о религии или противостоянии двух миров. Вместо примитивного «кто прав, а кто виноват?» здесь выступает целый ряд вопросов, и многие из них просто повисают в воздухе. Конфликт мировоззрений, Запада и Востока мог бы стать ключевым в этой истории, но он лишь выполняет роль фона. Безусловно, исторический контекст оказывается здесь важен — легко догадаться, что для японских властей главная цель угнетений заключалась в отмене надвигающейся западной колонизации. Именно с того момента Cтрана восходящего солнца погрузилась в полную изоляцию. Как бы это кощунственно ни звучало, но геноцид христиан в Японии XV-XVII веков на фоне совершенных за всю историю этой религии деяний «за Христа», пожалуй, немного блекнет. Ну что мы там не видели? «Водяные кресты», «ямы», пытки... Даже не особо изощренные, а просто жестокие и хитрые. Но уже первой сценой распятия неугодных Скорсезе вызывает уважение к мученикам и трепетный страх. Нельзя сказать, что представленные эпизоды насилия как-то спекулируют на пресловутой японской жестокости. Наоборот, национальный и культурный колорит здесь отображен скуповато, но за счет этого срабатывает общий механизм картины: перед зрителем в первую очередь предстают не культурно-религиозные дебаты, а простые люди, не социальные или национальные группы, а отдельные личности со своими убеждениями и слабостями. Именно так Скорсезе, посвящая «Молчание» погибшим японским христианам, приравнивает их ко всем погибшим за большую идею, всем, кто не согласился на позорный компромисс. Собственно, именно компромисс является одной из проблемных точек фильма, а истории трех падре — разными вариантами выхода из сложной и неоднозначной ситуации. По мнению самого Эндо, «христианство [в Японии] умерло, потому что не может здесь выжить». Им была подобрана и удачная метафора: Япония — это болото, в котором ростки христианства вязнут и не могут прорасти. Сказывается различие менталитета и мировоззрений. Некоторые местные крестьяне даже не разграничивали буддизм и христианство, сливая их в одно целое. Дело еще, конечно, и в методах самих просветителей — это у Скорсезе намечено лишь пунктиром, а у Эндо объясняется в полном объеме. Среди миссионеров-иезуитов было вполне привычным пренебрежение японской культурой и менталитетом, граничащее порой с жестокостью и высокомерием по отношению к «язычникам». Это в некоторой степени парадокс, что фильм посвящен божественному присутствию или отсутствию, то есть тому, чего нельзя изобразить. Оттого визуальный язык здесь изначально берет на себя очень важную миссию, пытаясь выразить невыразимое. Единственная номинация на «Оскар» у драмы как раз за операторскую работу, и здесь даже нечего добавить: камера Родриго Прието иногда заставляет просто задержать дыхание. Несмотря на это, «Молчание» со всеми его паузами и замедленными пассажами фильм разговорный и дискуссионный. Безусловно, здесь сказывается литературная основа — книга Эндо построена в форме исповедальных писем брата Родригеса. Закадровый голос Эндрю Гарфилда иногда напрямую цитирует печатный оригинал. Хотя традиционно такая форма уже давно устарела и вообще редко когда отправляется в копилку мастерства постановщика, здесь она смотрится гармонично и позволяет зрителю лучше понять главного персонажа, погрузиться в его мучительные переживания. Эндрю Гарфилд и его игра — одна из жемчужин драмы Скорсезе. Уже в который раз молодой актер удивляет какими-то внезапными зрелостью и проникновенностью. И если поначалу он и его напарник Адам Драйвер слегка диссонировали с происходящим на экране, то оставшись со зрителем практически наедине, Гарфилд отыграл свое соло очень глубоко и правдиво. Собственно, его персонаж — это центр драматургии всего фильма, тот, чьими глазами мы видим происходящее, чей внутренний конфликт переживаем. Достоинство тут не только в мастерстве актера, но и в прорисовке самого героя — отца Родригеса, сначала постоянно мысленно сравнивающего себя с Христом и его приближением к кресту. Такие сравнения себя с Иисусом чисто внешне вполне уместны, но внутренне, конечно, происходят из гордыни. И если, только попав на остров, Родригес предстает перед зрителем твердо убежденным священником, говорящим цитатами из Евангелия, то дальше, шаг за шагом, он переживает самое главное испытание религиозного человека — тяжелое испытание своей веры. Оказывается, мученики идут на смерть отнюдь не с восторженными криками и хвалой Господа, их смерть ужасно страшна и неприглядна, — несовпадение привычных библейских сюжетов с жизнью становится для падре откровением. Отец должен отвечать за свою паству и спуститься на землю, к людям, или же ждать знака от Господа и бездействовать? Для понимания отца Родригеса весьма полезно будет вспомнить Библию, хотя основное здесь лежит на поверхности. Герой Гарфилда переживает и свое искушение дьяволом в пустыне, и очевидное предательство Иуды, и свой Гефсиманский сад. Распятие оказывается для него метафорическим, выраженным в необходимости самого сложного выбора. Истина христианства абсолютна и универсальна — именно от этого не может отказаться отец Родригес, и именно это лежит в основе его личности, несогласной на подлые уступки. Пришлись к месту и актеры второго плана — и Лиам Нисон, за десять минут своего пребывания на экране одними глазами сказавший все, и Иссэй Огата в роли инквизитора, иронично-инфернального персонажа, кажется, единственного, кто хладнокровно осознает, что вообще происходит. Центр всего смыслового ядра картины как раз и можно уловить из диалогов святых отцов и особенно разговоров Родригеса с инквизитором, шутками и аллегориями объясняющим, почему Японии не нужна навязчивая любовь. Молчание — это объемная метафора, символизирующая собой не только отсутствие Бога или ответа от него, но и одну из возможных реакций на происходящее в мире зло. Именно в такой ситуации оказывается главный герой, поставленный перед выбором — смотреть на чужие страдания и молчать или нет; думать иначе, но подчиняться или нет. В молчании может быть скрыто сокровище, а может — пустота. Фильм Скорсезе не погружен в тишину, его наполнением становятся естественные звуки природы — щебетание птиц, шорох листьев, шум прибоя. В этих звуках нельзя найти какую-то оценку происходящему или смысловое содержание. Так и молчание Бога во всей своей экзистенциальной трагичности оказывается в то же время фактом и моментом его присутствия. Скорсезе не дает на это прямого ответа, хоть и в последнем, пусть и изящном кадре не удерживается и все-таки слегка клонится в очевидность. За исключением финала, вся выстраданная за десятилетия картина пронизана мудростью и тягостными вопросами без ответов. Когда мысленно обращаешься к коллизиям «Молчания», все больше кажется, что раз за разом обнаружишь новую символику и смыслы, берясь за эту словно неисчерпаемую чашу. Духовный путь, проделанный героями, невозможно пережить лишь с посещением кинотеатра. У каждого так и остается свое испытание, свой диалог в форме односторонних реплик и свой уровень пустоты и молчания, который порой хочется заполнить надеждой, смыслом и непоколебимыми убеждениями в самом главном.... подробнее